Сердце в опилках - Страница 17

В стенку забарабанили с текстом, отнюдь не желающим доброго утра!..

— Вставай по-хорошему! А то злые дядьки из полёта быстро тебя научат летать… в окно! Рыжий, подъём! На работу опоздаем!..

…— «ЧБ», добрось! Люба, блин, ну, докрути! — жонглёр Володя Комиссаров, всё больше заводясь, никак не мог добиться сегодня от партнёрши по номеру, и одновременно жены, чётких бросков. Булавы летели вяло, с недокрутом.

— Володя, ну нет сил у меня сегодня, хоть режь! «Дела» у меня…

— Какие ещё, на хрен, дела? Сейчас репетиция!

— Ты, Комиссаров, тупой? Какие ещё «дела» бывают раз в месяц, — женские!..

— Тьфу ты, блинство! Только этого ещё не хватало!

— А тебе что — хотелось «залёта»? — Люба с вызовом встала в позу «руки в боки».

— Вечно у тебя, «ЧБ»!..

— «Вечных» у меня нет — только месячные! Дурак ты, Комиссаров!..

— Ну и что будем делать? Вечером работать!

— Лечиться будем — работой, не впервой…

…Пашка, сделав все положенные дела, отпрашивался у Захарыча и спешил к новым приятелям и наставникам — жонглёрам Комиссаровым, которые так неожиданно появились в его жизни. Они почти ежедневно обучали Пашку азам своего жанра. В остальное время он репетировал самостоятельно «без отрыва от производства» на конюшне.

Познакомились они, когда лошадь наступила на их булаву.

Как-то в середине репетиции Комиссаровых появился встревоженный Захарыч и попросил дать ему манеж буквально на десять минут. Были подозрения на колики у одного из скакунов и, чтобы не погубить животное, нужно было его срочно хорошенько «погонять». Проблема была ясна, манеж тут же освободили. Комиссаровы сели на зрительские места ждать. Булавы жонглёров остались лежать на барьере.

Захарыч разогнал ахалтекинца в галоп. Тот, нет-нет, подгоняемый арапником, бил задними копытами в барьер манежа, увеличивая скорость.

— Пашка, булавы убери, слетят! — крикнул Захарыч своему помощнику. Комиссаров привстал, но Пашка его опередил. Он стал собирать реквизит, поглядывая на галопирующую лошадь, отвлёкся, и одна булава соскользнула с барьера точнёхонько под копыта скакуна. Раздался треск, лошадь шарахнулась, сбилась с ритма и остановилась. За спиной кто-то охнул и отчётливо послышалось громкое поминание «чьей-то матери». Захарыч тоже вспомнил чью-то маму, но более прилично…

Пашка стоял памятником «погибшему жонглёру», с немигающими глазами. Комиссарову не сразу удалось вырвать свои булавы из его закостеневших рук.

— Блинство! Теперь колики у меня! — Комиссаров держал в руках то, что осталось от его реквизита. — И так на соплях всё держалось, теперь вообще репетировать не с чем!.. — жонглёр явно был раздосадован, если не сказать больше.

— Володь! Я всё сделаю, не серчай! Принеси мне, я починю! — Захарыч виновато улыбался и за себя, и за Пашку, который стоял, хлопал глазами, и чуть не плакал…

Уже вечером того же дня Пашка с извинениями принёс в гардеробную Комиссаровых починенную булаву и две других, одна из которых ещё до того «приказали долго жить», а вторая была «при смерти». Те рассматривали свой реквизит, словно видели его впервые:

— Ну, Захарыч! Ну, волшебник! Золотые руки!..

Так состоялось их знакомство, а позже и дружба. Пашка попросил научить его жонглировать. Ребята с готовностью откликнулись. На репетициях Комиссаровых он стал бывать постоянно.

Александр Анатольевич, как инспектор манежа, наконец-то облегчённо вздохнул: «Жонглируй сколько влезет — это безопасно, только не лазь по канатам и в клетки к хищникам»..

В цирке нет людей заурядных, «бесцветных». В каждом из них живёт какая-то «изюминка», по которой люди запоминаются, попадают в сердце и остаются там навсегда. Комиссаровы не были исключением.

Володя — высокий, стройный, хорошо сложённый, с высоким лбом и правильными чертами лица. Цирковые девчонки по нему «сохли»…

Люба — кокетливая красотка: чернявая, грудастая, с тонкой талией, с хитрыми глазами-завлекалками. Она то и дело стреляла взором по сторонам, обращая на себя внимание мужчин, чего, видимо, и добивалась.

Её фамилия была — Белая. На выпускном экзамене в цирковом училище, где председательствовал Юрий Никулин, объявили: «Любовь Белая и Владимир Комиссаров». Старый клоун — мастер каламбуров, тут же отреагировал, вспомнив гражданскую: «А я думал мы белых победили!..»

Фамилия Любы резко контрастировала с цветом её волос. Никулин обратил внимание и на это:

— Какая же она Белая, скорее — Чёрная! Ладно, пусть будет — «чёрно-Белая», хм, — Никулин, увлекавшийся фотографией, подытожил — «Ч/Б»!..

С той поры Любу так и звали — «ЧБ»…

В «плен» к Белой Комиссаров попал ещё на первом курсе…

Недостатком их обоих была необузданная и не всегда оправданная ревность, из-за которой часто возникали громкие скандалы. Они, как правило, вскоре гасились страстными поцелуями, горячими клятвами и примирением. Если дело происходило в гостинице, то всё обычно заканчивалось бурной «постелью», эротическими воплями, сотрясающими стены, сладострастными стонами, невольными слушателями которых становились все, кто был здесь в этот час.

— Комиссары белых пытают… по-чёрному! — лукаво, и с «пониманием» улыбались на этаже.

— Ага, или наоборот…

После своего выступления на манеже они обычно громко «собачились», обвиняя друг друга в «завалах». Одна, оправдываясь, кричала, что тот ей «бездарно» бросил, не докрутив. Другой громко отвечал, мол, как я мог тебе нормально бросить, если ты мне вместо двух оборотов «захреначила» два с половиной…