Сердце в опилках - Страница 4

Захарыча, казалось, знал весь мир — столько людей к нему обращалось и пользовалось его услугами, на все голоса и оттенки произнося спасительное — «Захарыч!». Он так к этому привык, что, пожалуй, и сам с трудом помнил своё имя…

Пашку заинтересовал этот вопрос и он его задал.

— Никита, вообще-то… — как-то неуверенно ответил Захарыч на вопрос. — Никита Захарович Стрельцов, девятьсот десятых годов рождения! — может впервые за долгие годы представился он. — Казачьего сословия. С Дону…

У него были могучие разлапистые руки, добрые и шершавые, с заскорузлыми, узловатыми, пожелтевшими от табака пальцами. Когда он ими касался лошадей, те громко пофыркивали, млели, и улыбались глазами…

Руки Захарыча были постоянно чем-то заняты: то выпрямляли какую-то проволочку, то что-то строгали, шили, клепали. И только поздно вечером они, наконец, обретали ненадолго покой. Пашка глядел на них и думал: «Сколько же вы переделали и перевидали за свои семьдесят с лишним лет!..»

После репетиции номера с лошадьми и уборки конюшни Захарыч с Пашкой садились чаёвничать. Это было нерушимой традицией. Стрельцов заваривал свой фирменный крепчайший чай, а Пашка приготавливал гору сухарей. До этого Пашка думал, что заварка нужна только для цвета: чай — это так — кипяток с сахаром, не более того.

Захарыч много поведал ему о чае: где и как тот растёт, о чайном листе, о способах его сбора и заварки, — как это делают в Грузии, в Узбекистане, Азербайджане и других республиках. У старого циркового был специальный заварной чайник, почерневший от времени, который он бережно заворачивал в специальную тряпку на переезды. Под столом стояла самодельная электроплитка с ковшом для воды — непременные объекты для внимания пожарных во всех цирках. Тем не менее, они путешествовали с Захарычем, наверное, с тех пор, как появилось электричество.

После чаепития, Захарыч сворачивал свою «термоядерную», (как окрестил её Пашка Жарких), самокрутку. Через минуту он окутывался сизым ядовитым туманом, являя собой что-то среднее между паровозом Черепановых и проснувшимся Везувием. Курил Стрельцов исключительно махорку или самосад, которые покупал на местных базарах, считая сигареты с папиросами «дамским» баловством. Глядя на внушительных размеров самокрутку, Пашка как-то съязвил:

— Теперь я понимаю, кто виноват в том, что «капля никотина — убивает лошадь!». Твоим «фугасом», Захарыч, можно угробить целый табун этих несчастных животных!

— Вот и не кури! Плохая привычка! Не бери с меня пример! — Захарыч с наслаждением затянулся, дрогнул небритым кадыком, и пустил струю дыма в приоткрытую дверь шорной. Его глаза — два, слегка замутнённых возрастом, синих озерца, довольно поблёскивали из-под кустистых седых бровей.

«Ему бы бороду — вылитый Дед Мороз! — улыбнулся про себя Пашка. — Хотя, нет, тот не курит…».

В своей жизни Никита Захарович Стрельцов осилил всего четыре класса церковно-приходской школы, осиротел, и попал в балаган. Там и прошли его «университеты». Но несмотря на это, Захарыч завидно грамотно строил свою речь и удивительно много знал.

— Курсы младших командиров да книги — вот, брат, мои ликбезы! — ответил старик на очередной Пашкин вопрос. Оставалась только удивляться, когда он успевал читать, при своём, почти что двенадцатичасовом, рабочем дне?

Захарыч строго посмотрел на своего помощника:

— До твоей учёбы мы тоже доберёмся! — пригрозил он пальцем. — Восемь классов в наше время — это хрень какая-то. Этот… как его… — Захарыч пощёлкал пальцами и поднял глаза к задымлённому потолку шорной, словно там была шпаргалка — Ага! Атавизьм — это. Вот!..

Глава пятая

…Ольга влетела с манежа за кулисы разъярённой кошкой. Причёска её была взлохмачена, глаза метали искры. За ней лёгкой трусцой проследовали партнёры по номеру Виктор и Алексей. Это были здоровенные ребята, не очень артистичные и пока «слабоватые» как нижние. Номер был новым, парни старались как могли, но получалось не всегда, как хотелось…

— Мать вашу!.. — начала орать Ольга, как только закрылся за ними занавес.

— Вы что охренели сегодня?..

Ольга была выдающейся «верхней» — лучшей в жанре ханд-вольтиж. Это признавали все. Возможно поэтому была требовательной до самодурства. На манеже она летала из рук в руки партнёров отточенным совершенством, исполняя потрясающие отрывные трюки, безукоризненно приходя в точку после любого пируэта или сальто-мортале.

Но здесь, в этом номере, её умение скорее мешало. Теперь она исполняла трюки на металлической палке, которую партнёры держали в руках. После акробатичкских прыжков приземляться гимнастке приходилось на тонкую «жердочку». Задача партнёров была поймать Ольгу и убалансировать в нужной точке…

— Оля, тише, за «портянкой» — люди!.. — попыталась успокоить кричащую артистку пятидесяти пятилетняя дрессировщица собак Людмила Тимофеевна Котова, намекая на не такой уж и плотный занавес форганга. Она курила, покусывая свой любимый длинный мундштук, прислонившись к стене, как стоят «барышни» в марсельском порту, поджидая подгулявших «кавалеров», готовых за пару «весёлых» минут растаться с несколькими монетами. Её напомаженные губы были вызывающе ярко-красного цвета. В этом была вся Людмила Тимофеевна…

Котова!.. Это был огненный коктейль «Молотова» из безвкусицы, неуловимого шарма, увядшей женской красоты, великовозрастной сексуальности и комизма. Эта женщина жила как хотела, как ей нравилось. Она была старше своего нового мужа Алексея, партнёра Ольги, на четырнадцать лет. Любила выпить. Жила без комплексов — открыто и свободно. Некоторым с ней было легко. Другим — нет…